Когда-нибудь Констанс официально зайдет на территорию ПОРОКа под фанфары и ступая по красной дорожке: примерно в то же время в Техасе похолодает, Вспышка сама собой излечится, а мироздание свернется с драматическим хлопком и разрушится. Потому что для того, чтобы добровольно начать маячить перед базой типа «а вот и я» она должна: а) лишится последних мозгов; б) изгнать тот суеверный ужас, который вызывают в ней аббревиатура и тайны, ее окутывающие. Словом, как был Техас пеклом – так и останется, потому что скорее ад замерзнет, чем Констанс перестанет стрематься.
Впрочем, ей точно не хватает айкью понимать, что какой бы незаметной тенью она бы не пробиралась в жилой сектор барыжить всякими вещами, там все в курсе. Констанс нравится считать себя ловким дельцом, сотрудникам нижнего звена нравится получать свои побрякушки с гражданки в срок, местной охране нравится понимать, что это мелкое рыжее нечто в любой момент можно довести до скоропостижной кончины ударом приклада по тупой голове. И все довольны. Ну, точнее были довольны, потому что за последние двадцать три минуты круговорот довольства в природе перекрывает: Констанс сложившаяся ситуация не нравится от слова «совсем». Будь она хоть на йоту чуть более сознательна, до нее, конечно же, дошло бы, что охрана, вероятно, сейчас наблюдает за ней, дружно ухахатываясь с перекатов от чуть менее темного угла к чуть более темному углу и попыток слиться со стеной. Но свой навык двигаться аки тень Констанс явно переоценивает, и поэтому угроза вот-вот быть разоблаченной ее чуть ли не пугает. Ну, откуда ж ей знать, что все давно в курсе и угрозы нет как таковой.

Дальнейшие события происходят в духе дерьмового кино, в котором у Констанс – роль чувака, попавшего в экстремальное дерьмо и как-то смутно представляющего себе, как это дерьмо расхлебывать. В конце соседнего коридора она слышит шум, нарастающий живой шум: топот ног, тихие переговоры, какие-то щелчки, перестук, еще что-то, что навскидку вычленить из общего букета гула не выходит, и ей приходится нырнуть в тень. Лицо у нее при этом совершенно дикое, как у любовника, который вываливается из шкафа под ноги мужу, сжимающему в руке монтировку, и она не находит в своей пустой голове идеи лучше, чем свернуть в маленький узкий проход, на ходу срывая перепачканный, видавший не самые живописные виды плащ и судорожно запихивая его в рюкзак. Звенья в истинно женской логической цепочке становятся на места с щелчком – мол, детка, в этой тряпке ты выглядишь как бездомный, который приоделся в новую одежду из мусорного бака, а вот в этих брюках и кофте… ну, конечно, уже цивильней. И более-менее нейтральный вид усложнит идентификацию.

Впрочем, в этот день звезды для нее становятся в созвездие фака. Констанс правда не знает, зачем здесь этот порожек; видимо, проектировщики вносили его на план со словами «а вот эта херня – чтоб рыжие бабы спотыкались». В любом случае, она таки спотыкается, летит подбитой птичкой и падает на свой собственный рюкзак. В рюкзаке что-то опасно трещит, предприимчивый женский ум подсчитывает расходы, отбитая коленка обижено ноет (типа «ну какого хрена ты мразь неловкая блять больно же»), а та часть мозгов, которая отвечает за рациональность, говорит, что в самый раз в этой ситуации было бы откатиться куда-нибудь в сторону. Сугубо потому что валяться под дверью, за которой что-то (кто-то?) интригующе шумит – дело для очень хреновых ниндзя. Ну а она же считает себя ниндзя хорошим.

Констанс многозадачная и мультифункциональная: может параллельно позорить себя, позорить других, вытирать собою полы на базе ПОРОКа и впадать в кафкские настроения. Потому что «ты кто, блин, такая» - это обидно, а «ты кто, блин, такая» в купе с тычками дверью в хрупкую тушу – обидно и больно. Ситуация внушает пессимизм. Констанс откатывается подальше, подрывается как Архимед из ванны, вжимается в преграду за своей спиной так, что чуть не сносит капитальную стену, и, так и не нарушив архитектурную целостность здания, отшатывается в сторону. Смотрит. Потом смотрит. И… все еще смотрит. Огромные глазища на детском лице округляются до размеров метательного диска в легкой атлетике.

Констанс за всю свою не шибко длинную жизнь учится лишь одному: если можно обойтись без махача, то лучше приложить все силы для этого. Потому что в любой драке она – это то телесо, которое скулит, валяясь под стеной, случайно зашибленное чьим-то локтем еще до начала битвы.
- Я? – ну да, конечно, меньше крути головой, здесь больше никого нет.
(И слава богу, потому что если тебя тут обнаружат, то вылетишь ты на первой астрономической за пределы базы).

- Я – заморский негоциант, у меня даже документы есть, - ложь, потому что у нее нет ни документов, ни малейшего понятия, что такое «негоциант» (кроме понимания, что это слово как-то связано с баблом, а Констанс как бы любит все, что связано с баблом). – Пошли, - так, включаем навык красноречия, - у меня такие… штуки есть!

О, Конст, да, это именно то, что ты хотела сказать... перенервничала, с кем не бывает. Как под таким взглядом вообще не перенервничать, а?
В любом случае, времени особо распространятся по поводу своей неповторимости на торговом поприще («вы не найдете продавца лучше во всем ПОРОКе, хотя бы потому что здесь больше нет продавцов!») у Констанс не было: шикарная дама с говором заправского гопника выглядит куда безопасней, чем высящаяся над бедной Констанс тень охраны комплекса, поэтому она подхватывает за лямку с пола свой рюкзак одной рукой, перед даму под локоток – другой, и заводит ее в комнату, из которой она и вышла. Так, главное выглядеть неподозрительно. Слышишь, Конст? Ты никого не убила и ничего не украла (ну, конкретно сейчас не украла, но тот случай с непонятной флэшкой они же уже забыли, да?), дыши и постарайся не выглядеть, как с плаката «их разыскивает ПОРОК».

Она чуть ли не ныряет носом в свой рюкзак и начинает показательно там рыться, угукая себе под нос. Главная задача: выведать, в какую сторону здесь надо ползти, чтобы добраться до ближайшего выхода. А то че-то здесь как-то коридоры все на одно лицо, как они вообще здесь работают, это ж невозможно, нагоняет депрессию, как так жить.